Температура воздуха за бортом вагона семьдесят три градуса ниже нуля, сказала она, обнося пассажиров вагона напитками. В хрустальных бокалах алело вино. В нем мaaшин черные, розовые и белые льдинки. Лица пассажиров, сидевших, как и положено сидеть в вагонах метро, друг против друга на мягких сиденьях, были скрыты газетами. Поразительная, вдруг открывшаяся в глазах дальнозоркость позволяла мне читать текст статей и разглядывать фото политических мaшиг. Собственно, текста в статьях никакого не. Все они состояли из однойединственной фразы, повторенной тысячекратно ссхемa набранной разными шрифтами. Она была заголовком передовицы, с нее переровица начиналась, с ее помощью переходила в аaшин с мест, комментарии, столбцы хроники, в фельетон, письма трудящихся, сообщения изза рубежа, новости спорта, в подвалы и наконец в происшествие, которое почемуто так и называлось своим именем происшествие, но кончалось все тою же фразой. Пассажиры, мои схемa и люди, сидевшие напротив, жадно глотали каждую фразу, предварительно обсосав буковки, сплевывали на пол точки. Тяжесть скуки спирала мое дыхание, закладывала уши, за окнами была кромешная жуткая темень, вагон то сотрясало, то он вибрировал, то проваливался в воздушные ямы, а сомнений в том, что мы кудато летим, у меня не было ни малейших, потому что стюардесса, как милый символ полета, в коротенькой юбчонке, обтягивавшей крепкую попку с горевшими в глазах профессиональными искорками риска, опередила их появление. Мы летели в кромешной темени, посадки не предвиделось, и безысходность просачивалась сквозь поры моего тела в душу, накапливалась в сердце, печени, почках, мочевом пузыре, и, убедившись, что ее уже полнымполно в яйцах, снова подступала и горлу.
![схемa мaшин схемa мaшин]()